Терроризм: история и современность

События 11 сентября 2001 года заставляют еще раз заглянуть в то универсальное зеркало, которым является история. Они, конечно, не изменили прошлое - они изменили нас. Для историка существует опасность модернизировать события прошлого и привнести в свой анализ оценки, свойственные времени, в котором он живет и пишет; иными словами, пойти на уступки политической конъюнктуре. Сразу заметим, что при определенной типологической схожести революционного терроризма XIX - начала ХХ веков с терроризмом наших дней у них, по нашему мнению, больше отличного, нежели общего. И актуальность изучения истории терроризма, как нам представляется, определяется, прежде всего, научными, нежели политическими причинами. В то же время, современные события неизбежно изменяют историческую перспективу и заставляют историка скорректировать некоторые оценки.

Терроризм, оказавший столь глубокое воздействие на политическое развитие и, если угодно, на психологию русского общества, оставался до недавнего времени практически не исследованным как специфическое явление. Объясняется это преимущественно вненаучными причинами. Тема терроризма была длительное время табу для советских историков. В отечественной литературе можно найти десятки работ, посвященных терроризму на Западе, однако вплоть до последнего времени не существовало ни одной работы, специально посвященной феномену терроризма в России.

Между тем, значение терроризма в истории России трудно переоценить. Его воздействие на развитие страны отлично понимали современники. А.И. Гучков в речи по поводу убийства П.А. Столыпина, произнесенной им в Третьей Думе, говорил:

"Поколение, к которому я принадлежу, родилось под выстрелы Каракозова; в 70-80-х годах кровавая и грозная волна террора прокатилась по России, унося за собою того монарха, которого мы. . . славословили как Царя - Освободителя. Какую тризну отпраздновал террор над нашей бедной родиной в дни ее несчастья и позора! Это у нас у всех в памяти. Террор тогда затормозил и тормозит с тех пор поступательный ход реформы. Террор дал оружие в руки реакционерам. Террор своим кровавым туманом окутал зарю русской свободы".

Разумеется, речь Гучкова отражала позицию определенной (октябристской) политической группы; с точки зрения, скажем, эсеровских лидеров террор как раз принес "зарю русской свободы". Нас в данном случае интересует то, что вряд ли кто-либо из современников сомневался в роковой роли терроризма в жизни России; терроризм стал повседневностью для сотен тысяч жителей страны; с поразительной регулярностью он возрождался, унося каждый раз все больше человеческих жизней. Задачей историка и является выяснить причины этого феномена, имеющего незначительное число аналогов в мировой истории, а также степень и характер воздействия терроризма на развитие страны.

Терминология

Прежде всего, следует определиться с терминологией, ибо если в чем и сходятся авторы многочисленных исследований, посвященных феномену терроризма, так это в том, что дать четкое и исчерпывающее определение терроризма чрезвычайно сложно. "Что считать, а что не считать "террором", -  пишут современные российские исследователи, - каждый решает сам, в зависимости от идеологических установок, опираясь на собственную интуицию. Единого определения сущности "террора" пока нет. Его еще предстоит ввести". В литературе термины "террор" и "терроризм" используются для определения явлений разного порядка, схожих друг с другом в одном - применения насилия по отношению к отдельным личностям, общественным группам и даже классам. Историки пишут об "опричном терроре", терроре якобинском, красном и белом терроре эпохи гражданской войны и т.д.; современные публицисты пишут об уголовном терроре; к терроризму относят угоны самолетов и захват заложников и т.п.

В то же время очевидно, что при внешней схожести применения насилия речь идет о явлениях разного порядка. Для историка очевидна разница между убийством императоров Павла I и Александра II. Во втором случае мы имеет дело с террористическим актом, в первом же - с чем-то сходным с тираноубийствами в Древней Греции. Однако сформулировать отличие этих двух цареубийств на теоретическом уровне не так просто.

"Никого не должен сдерживать тот факт, что не существует "общей научной теории" терроризма, - пишет один из крупнейших современных исследователей терроризма У.Лакер. - Общая теория a priori невозможна, потому что у этого феномена чересчур много различных причин и проявлений" . Лакер справедливо отмечает, что терроризм - это очень сложный феномен, по-разному проявляющийся в различных странах в зависимости от их культурных традиций, социальной структуры и многих других факторов, которые весьма затрудняют попытки дать общее определение терроризма.

Российские исследователи В.В. Витюк и С.А. Эфиров полагают, что выработать общую дефиницию терроризма вполне возможно, если "соблюсти несколько элементарных логических условий". Во-первых, надо четко различать употребление понятия "терроризм" в прямом и переносном смысле". В данном случае Витюк и Эфиров имеют в виду жонглирование такими словосочетаниями, как "экономический террор", "информационный террор" и т.п. Во-вторых, необходимо отличать терроризм от других "форм и методов вооруженного насилия, террористический характер которых сам по себе не доказан". В-третьих, "определение терроризма должно быть принципиально полным", включая признаки, объединяющие его с другими формами насильственных действий, но главное - те "специфические характеристики, которые отделяют террористическое насилие от нетеррористического". В-четвертых, "надо учитывать, что действия, составляющие специфику именно терроризма, в рамках других форм вооруженного насилия носят частный или вспомогательный характер". К примеру (добавим от себя немножко исторической конкретики к политологическим построениям Витюка и Эфирова), выстрел П.Г. Каховского в генерала М.А. Милорадовича 14 декабря 1825 года носил "вспомогательный" характер в рамках вооруженного восстания. Еще более характерны в данном случае планы осуществления цареубийства (А.И.Якубович) именно в момент восстания.

Авторы приводят ряд определений терроризма: "Терроризм есть мотивированное насилие с политическими целями" (Б. Крозье, Великобритания); "Терроризм - это систематическое запугивание правительств, кругов населения и целых народов путем единичного или многократного применения насилия для достижения политических, идеологических или социально-революционных целей и устремлений" (Г. Дэникер, Швейцария); терроризм - это "угроза использования или использование насилия для достижения политической цели посредством страха, принуждения или запугивания" (сборник под ред. И. Александера (США) "Терроризм: теория и практика"). Сочтя, что эти определения, с одной стороны, отражают некоторые сущностные черты терроризма, а с другой - оказываются чересчур широкими и формальными, что позволяет распространить их на другие формы вооруженной борьбы, Витюк и Эфиров предлагают свою дефиницию терроризма .

"Терроризм, - пишут они, - это политическая тактика, связанная с использованием и выдвижением на первый план тех форм вооруженной борьбы, которые определяются как террористические акты." Террористические акты, которые ранее сводились к убийствам "отдельных высокопоставленных лиц", в современных условиях могут носить форму угона самолетов, захвата заложников, поджогов предприятий и офисов и т.д., но объединяет их с терроризмом прежних времен то, что "главной угрозой со стороны террористов остается угроза жизни и безопасности людей". Террористические акты направлены также на нагнетание атмосферы страха в обществе и, разумеется, они должны быть политически мотивированы. Для нагнетания страха террористы могут применять действия, которые не угрожают людям непосредственно - например, поджоги или взрывы магазинов, штаб-квартир политических партий в нерабочее время, издание манифестов и прокламаций угрожающего характера и т.п.

Нетрудно заметить, что дефиниция, предлагаемая Витюком и Эфировым, также не носит универсального характера и привязана, прежде всего, к терроризму 1970-1980-х годов на Западе. Достаточно приложить ее к "дезорганизаторской" деятельности землевольцев 1870-х годов, рассматривавших террор, прежде всего, как орудие самозащиты и мести, и становится очевидным, что современная политологическая терминология "не срабатывает" применительно ко многим конкретно-историческим ситуациям.

По-видимому, дать некое всеобщее определение терроризма весьма затруднительно (если вообще возможно), хотя очевидно, что его неотъемлемыми чертами действительно являются угроза жизни и безопасности людей и политическая мотивировка применения насильственных действий. Терроризм, с одной стороны, явление универсальное - по крайней мере для Европы и Северной Америки, начиная со второй половины XIX века, - то обостряющееся, то исчезающее на десятилетия, с другой - возникновение и деятельность террористических организаций в разных странах были обусловлены конкретно-историческими причинами и имели весьма различные последствия.

Среди историков и политологов нет единства мнений по этому вопросу. "Как современники и свидетели террористических актов во всех уголках мира, - пишет американский историк Н. Неймарк, - мы можем оценить гипнотизирующее воздействие терроризма на Российское государство. Структура террористических нападений, реакция публики и властей и типология поведения преступников не изменились сколь-нибудь существенно". Иного и, на наш взгляд, более близкого к истине мнения, придерживается У. Лакер. "Сопоставлять народовольцев 1870-х . . . с бандой Баадера-Майнхоф было бы напрасной тратой времени, - справедливо пишет он, - однако сравнительное изучение групп "городской герильи" в Латинской Америке или сопоставление националистических террористических групп в прошлом и настоящем, таких, как ИРА, баскская ЭТА и, возможно: хорватских усташей, представляло бы определенный интерес".

Таким образом, говоря о терроризме в России, следует, по-видимому, не опираться на универсальные дефиниции, а попытаться выработать (или подобрать) то определение, которое наиболее адекватно отражает российскую (шире - европейскую и североамериканскую) ситуацию второй половины XIX - начала ХХ веков (мы солидарны с теми историками и политологами, которые относят возникновение терроризма именно к этому времени, о чем речь пойдет ниже).

По-видимому, наиболее исчерпывающее и краткое определение терроризма было дано американским историком Дж. Хардманом в статье "Терроризм", впервые опубликованной в четырнадцатом томе "Энциклопедии социальных наук" в 1934 году. "Терроризм, - писал Хардман, - это термин, используемый для описания метода или теории, обосновывающей метод, посредством которого организованная группа или партия стремится достичь провозглашенных ею целей преимущественно через систематическое использование насилия. Террористические акты направляются против людей, которые как личности, агенты или представители власти мешают достижению целей такой группы". Хардман добавлял, что "уничтожение собственности и оборудования, опустошение земель может в особых случаях рассматриваться как дополнительная форма террористической деятельности, представляя собой разновидность аграрного или экономического терроризма как дополнение к общей программе политического терроризма".

Существенным и весьма важным является положение, сформулированное Хардманом, что "терроризм как метод всегда характеризуется не только тем фактом, что он стремится вывести из равновесия законное правительство или нацию, но и желанием продемонстрировать массам, что законная (традиционная) власть больше не находится в безопасности и без вызова. Публичность террористического акта является кардинальным моментом в стратегии терроризма. Если террор потерпит неудачу в том, чтобы вызвать широкий отклик в кругах за пределами тех, кому он напрямую адресован, это будет означать, что он бесполезен как орудие социального конфликта. Логика террористической деятельности не может быть вполне понята без адекватной оценки показательной природы террористического акта".

Любопытно, что один из самых знаменитых русских террористов и 'певцов террора', С.М. Степняк-Кравчинский, 'казнивший', по терминологии революционеров, 4 августа 1878 г. средь бела дня в центре Петербурга шефа жандармов Н.В. Мезенцова, по-видимому, намеревался придать своему теракту максимально символическое значение. По свидетельству Л.А. Тихомирова, он первоначально собирался отрубить Мезенцову голову, для чего заказал особую саблю, "очень короткую и толстую". Учитывая огромную физическую силу Кравчинского, в его плане не было ничего невероятного. Однако такой способ убийства был признан товарищами Кравчинского непрактичным и он в конце концов был вооружен более традиционным, хотя и вполне символичным оружием - кинжалом.

Более века спустя современные арабские террористы избрали объектами своих атак символы западной цивилизации и американской военной мощи - Мировой торговый центр и Пентагон.

Чтобы избежать терминологической путаницы, в литературе принято разделять понятия "террор" (насилие, применяемое государством; насилие со стороны "сильного") и "терроризм" (насилие со стороны оппозиции, со стороны "слабого"). В качестве синонима понятия "терроризм" в литературе используется также словосочетание "индивидуальный террор", хотя последний термин не всегда точно отражает исторические реалии.

Происхождение. Типология.

Относительно времени возникновения терроризма мнения историков и политологов также довольно заметно расходятся. Иные приравнивают к терроризму любое политическое убийство, и, таким образом, корни терроризма отодвигаются в античные времена (У. Лакер), если не в еще более ранний период; другие считают терроризм феноменом конца ХХ века (И. Александер, В. Чаликова и др.). Французский историк М. Ферро возводит терроризм к "специфической исламской традиции Хошашин XI-XII вв.", а Н. Неймарк относит происхождение современного терроризма к эпохе пост-Наполеоновской Реставрации.

Нам представляется справедливым мнение историков, относящих возникновение явления, именуемого "терроризмом", к последней трети XIX - началу ХХ веков (Р. Фредландер, З. Ивиански  и др.). Кстати, проследить эволюцию понятия "террор" (используемого поначалу для определения и государственного, и оппозиционного терроризма) можно на семантическом уровне. В русских словарях и энциклопедиях дореволюционной эпохи не было толкования понятия "террор". В первом издании словаря Брокгауза и Ефрона были помещены статьи о якобинском терроре эпохи Великой французской революции и о белом терроре роялистов в 1815-1816 годах (Т.XXXIII, 1901). Симптоматично, что словотеррор производилось от французского la terreur. Во втором дополнительном томе этого же словаря, вышедшем в 1907 году, появилась статья "Террор в России", в котором террор был назван "системой борьбы против правительства, состоявшей в организации убийства отдельных высокопоставленных лиц, а также шпионов, и в вооруженной защите против обысков и арестов". Период систематического террора автор относил к 1878-1882 годам. В статье говорилось также о возобновлении террора в начале двадцатого века, упоминался террор партии социалистов-революционеров, а также черносотенный террор.

"Свидетель истории", на глазах которого прошли все стадии революционного терроризма в России, К.К. Арсеньев в дни большевистского террора в Петрограде попытался проследить происхождение термина "террор". Заметив, что "в политический обиход" его ввела Великая французская революция, он писал, что "новый смысл выражение террор получило в семидесятых и восьмидесятых годах, у нас, в России, когда оппозиционные течения, жестоко и бессмысленно подавляемые, вызвали ряд политических убийств".

Таким образом, возникновение революционного терроризма современники событий относили к рубежу 70-80-х годов девятнадцатого века, справедливо усмотрев в нем явление новое и не имеющее аналогов. Разумеется, политические убийства практиковались в Европе и ранее, в начале и в середине XIX столетия,  как отдельными лицами (К.Занд, Ф.Орсини и др.) и даже организациями (карбонарии в Италии). Однако говорить о соединении идеологии, организации и действия - причем носящего "публичный" характер - мы можем говорить лишь применительно к последней трети XIX века. В это время террор становится системой действий революционных организаций в нескольких странах, найдя свое классическое воплощение в борьбе "Народной воли" (хотя сами народовольцы не рассматривали свою организацию как исключительно или даже преимущественно террористическую).

Можно с уверенностью сказать, что превращение терроризма в систему было бы невозможно ранее по чисто техническим обстоятельствам. Возникновению терроризма нового типа способствовал технический прогресс - изобретение динамита, а также развитие средств массовой информации и способов передачи информации, в частности, телеграфа. Это многократно увеличило пропагандистский эффект террористических актов.

Совершенно справедливо пишет израильский историк З. Ивиански, что "политический террор, применяемый в современном мире, является качественно новым феноменом, существенно отличающимся от политических убийств, практиковавшихся в древности и в начале нового времени. Современный террорист не только использует методы, отличающиеся от тех, которые использовал политический убийца (в древности и в новое время - О.Б.), но он также по-другому смотрит на свою роль, общество и на значение своего акта". Столь же справедливо Ивиански усматривает непосредственные корни "индивидуального террора" в конце девятнадцатого столетия.

Современный террор, полагает Ивиански, начался с лозунга "пропаганды действием", провозглашенного впервые в декларации итальянской федерации анархистов в декабре 1876 года, а затем развитым и обоснованным французским анархистом Полем Бруссом. Конец девятнадцатого века был периодом непрерывного анархистского террора в Европе и США, террористической борьбы в России и борьбы за национальное освобождение, с использованием террора, в Ирландии, Польше, на Балканах и в Индии. Таким образом, налицо три типа терроризма, каждый из которых характеризуется его собственной идеологией и способом действия - ассоциируемый с анархизмом, с социальной революцией и с борьбой за национальное освобождение. "Однако, глядя в широкой исторической перспективе, - пишет Ивиански, - различия перекрываются фундаментальными чертами, которые являются для них общими".

Ивиански связывает возникновение российского революционного терроризма прежде всего с борьбой за социальную революцию; однако позднее, в начале двадцатого века, в Российской империи были представлены и другие типы терроризма - анархистский и национально-освободительный, характерный для Польши, Армении и отчасти Финляндии.

Возникновение терроризма в России не было чем-то уникальным в Европе тех лет; террористические идеи развивались в работах германских (К. Гейнцен, И.Мост), итальянских, французских революционеров (преимущественно анархистов). Однако, на наш взгляд, генезис террористических идей в российском освободительном движении носил достаточно самобытный характер, а размах, организация и успех террористической борьбы русских революционеров сделали их образцом для террористов во многих уголках земного шара. Так, в Индии в начале века терроризм называли "русским способом". Говоря о влиянии борьбы русских террористов на мировой революционный процесс, мы имеем в виду революционеров-"политиков"; в случае с анархистским террором процесс был скорее обратным.

Терроризм оказался в России весьма живучим; каждое из 'последовательных поколений' русских революционеров обращалось вновь к этому    оружию, причем интенсивность и размах террористической борьбы оказывались с каждым разом все масштабнее. И это несмотря на катастрофические временами последствия террористических актов для революционного движения, как это было после покушения Каракозова или после величайшего достижения террористов - цареубийства 1 марта 1881 года, повлекшего за собой разгром "Народной воли" и потерю революционерами "кредита" (в прямом и переносном смысле этого слова) в обществе.

На наш взгляд, объяснение этому следует искать не только (точнее, не столько) в социально-политических обстоятельствах, сколько в идеологии и, в значительной степени, психологии определенной части русских революционеров.

Не имея возможности в рамках этой статьи подробно рассматривать генезис идеологии терроризма в российском революционном движении, остановлюсь лишь на одном, не самом характерном, но, на наш взгляд, провидческом тексте, принадлежащем перу народовольца и будущего почетного академика АН СССР Н.А. Морозова.

"Научная" теория терроризма. Терроризм и технический прогресс.

Морозов в революционной журналистике 1870-х годов наиболее последовательно отстаивал возведение политических убийств в систему. В "Листке "Земли и воли" он опубликовал статью с недвусмысленным названием "Значение политических убийств". Начав с заявлений (вполне укладывающихся в землевольческий "канон") о том, что "политическое убийство - это, прежде всего, акт мести" и "единственное средство самозащиты при настоящих условиях и один из лучших агитационных приемов", Морозов пошел дальше. По его словам, политическое убийство, "нанося удар в самый центр правительственной организации : со страшной силой заставляет содрогаться всю систему. Как электрическим током, мгновенно разносится этот удар по всему государству и производит неурядицу во всех его функциях".

Тайна обеспечивает неуязвимость террористов и бессилие могущественной государственной машины: "Неизвестно, откуда  явилась карающая рука и, совершив казнь, исчезла туда же, откуда пришла - в никому неведомую область".

"Политическое убийство, - делал вывод будущий почетный академик, - это самое страшное оружие для наших врагов, оружие, против которого не помогают ни грозные армии, ни легионы шпионов". С его точки зрения, "3-4 удачных политических убийства" заставили правительство прибегать к таким экстраординарным мерам самозащиты, "к каким не принудили его ни годы пропаганды, ни века недовольства во всей России, ни волнения молодежи" и т.д. "Вот почему, - писал Морозов, - мы признаем политическое убийство за одно из главных средств борьбы с деспотизмом". Несколькими строками выше он высказался еще категоричнее: "Политическое убийство - это осуществление революции в настоящем".

Морозов предложил в августе 1879 года свой вариант программы Исполнительного комитета 'Народной воли'. Большинством членов ИК он был отвергнут в силу чрезмерной роли, которая отводилась в морозовском проекте террору. Разногласия достигли такой остроты, что несколько месяцев спустя Морозов был фактически "выслан" своими товарищами по партии за границу. Здесь он издал, с некоторыми изменениями и дополнениями, свой вариант программы под названием "Террористическая борьба".

Центральным в "Террористической борьбе", по нашему мнению, является раздел, в котором Морозов рассматривает перспективы "этой новой формы революционной борьбы". Придя к заключению, что против государственной организации открытая борьба невозможна, он усматривает силу той горсти людей, которую выдвигает из своей среды "интеллигентная русская молодежь" в ее энергии и неуловимости. "Напору всемогущего врага она противопоставляет непроницаемую тайну". Ее способ борьбы не требует привлечения посторонних людей, поэтому тайная полиция оказывается практически бессильной.

В руках подобной "кучки людей", - писал Морозов, - тайное убийство является самым страшным орудием борьбы. "Вечно направленная в одну точку      "з л а я  в о л я"  делается крайне изобретательной, и нет возможности предохранить себя от ее нападения": Так говорили русские газеты по поводу одного из покушений на жизнь императора. И это верно: человеческая изобретательность бесконечна: террористическая борьба: представляет то удобство, что она действует неожиданно и изыскивает способы и пути там, где этого никто не предполагает. Все, чего она требует для себя, - это незначительных личных сил и больших материальных средств".

По Морозову, "террористическая революция" представляет собой (в отличие от революции массовой, "где народ убивает своих собственных детей") самую справедливую форму борьбы. "Она казнит только тех, кто действительно виновен в совершившемся зле". "Не бойтесь царей, не бойтесь деспотических правителей, - говорит она человечеству, - потому что все они бессильны и беспомощны против тайного, внезапного убийства!" Морозов предсказывал, что рекомендуемый им метод борьбы, в силу своего удобства, станет традиционным, равно как и возникновение в России целого ряда "самостоятельных террористических обществ".

Особо Морозов останавливался на таком отличии "современной террористической борьбы" от тираноубийств былых времен, как возможность для террориста избежать неотвратимого ранее возмездия. Теперь "правосудие совершается, но исполнители его могут остаться и живы. Исчезая бесследно, они могут снова бороться с врагом, снова жить и работать для своего дела. Мрачное чувство не примешивается к сознанию восстановленного человеческого достоинства. То была борьба отчаяния, самопожертвования; это - борьба силы с силой, равного с равным; борьба геройства против гнета, знания и науки - против штыков и виселиц".

Целью террористической борьбы Морозов считал завоевание фактической свободы мысли, слова и безопасности личности от насилия - необходимых условий для "широкой проповеди социалистических идей".

Морозов не сомневался, что "косвенным продуктом террористической борьбы в России до ее окончания будет, между прочим, и конституция". Однако это не отменяет необходимости террористического "регулятора", ибо "под покровом общественной воли" может "практиковаться такое же бесцеремонное насилие, как в настоящее время в Германии", писал Морозов, очевидно, имея в виду бисмарковские "чрезвычайные законы" против социалистов, проведенные через рейхстаг. Таким образом, "террористическая борьба одинаково возможна как при абсолютном, так и при конституционном насилии, как в России, так и в Германии". Правда, в России, "где самое грубое насилие и деспотизм сделались традиционными в существующей династии, дело террора значительно усложняется и потребует, быть может, целого ряда политических убийств и цареубийств". Морозов выражал уверенность, что победа "террористического движения" будет неизбежна, если будущая террористическая борьба "станет делом не отдельной группы, а  и д е и, которую нельзя уничтожить, подобно личностям".

Идеи Морозова выходили за рамки конкретной ситуации России рубежа 1870-1880-х годов. Он считал, что русские террористы должны "сделать свой способ борьбы популярным, историческим, традиционным: Задача современных русских террористов : обобщить в теории и систематизировать на практике ту форму революционной борьбы, которая ведется уже давно. Политические убийства они должны сделать выражением стройной, последовательной системы".

В заключение своего трактата Морозов сформулировал две "в высшей степени важные и серьезные задачи", которые, по его мнению, предстояло решить русским террористам:

1) Они должны разъяснить теоретически идею террористической борьбы, которую до сих пор каждый понимал по-своему. Вместе с проповедью социализма необходима широкая проповедь этой борьбы в тех классах населения, в которых, благодаря их близости к современной революционной партии по нравам, традициям и привычкам,  пропаганда еще возможна и при настоящих неблагоприятных для нее условиях. Только тогда будет обеспечен для террористов приток из населения свежих сил, необходимых для упорной и долговременной борьбы.

2) Террористическая партия должна на практике доказать пригодность тех средств, которые она употребляет для своей цели. Системой последовательного террора, неумолимо карающего правительство за  каждое насилие над свободой, она должна добиться окончательной его дезорганизации и ослабления. Она должна сделать его неспособным и бессильным принимать какие бы то ни было меры к подавлению мысли и деятельности, направленной к народному благу".

В значительной степени революционное движение в России пошло по предсказанному им пути. Прежде всего, это касается народовольцев, неоднократно открещивавшихся от морозовской брошюры.

Мы не можем согласиться с мнением В.А. Твардовской, что "ни один из предрассудков терроризма, которые отстаивал Морозов в брошюре "Террористическая борьба", не был подтвержден жизнью". Разумеется, некоторые его предположения, вроде пресловутой "неуловимости", были вполне фантастичны. Однако многие его прогнозы, увы, оказались достаточно реалистичными. Во-первых, идея терроризма получила свое дальнейшее развитие и детализацию. В течение последующих 30 лет она служила не только предметом дискуссий, но и руководством к действию. Во-вторых, террористические акты действительно влияли на политику правительства - в зависимости от обстоятельств, они могли привести к ее ужесточению или, напротив, к  либерализации.  Достаточно указать на "диктатуру сердца"  М.Т. Лорис-Меликова или на "весну", наступившую при министре внутренних дел П.Д. Святополк-Мирском после убийства его предшественника В.К. Плеве. Не думаю, что кто-либо из эсеровских лидеров, обсуждавших вопрос о приостановке или  продолжении террора в период Первой Государственной Думы, вспоминал о брошюре Морозова. Но логика их поведения была созвучна идеям автора "Террористической борьбы" о необходимости терроризма в случае "конституционного насилия".  В-третьих, четверть века спустя оправдались надежды Морозова на широкое распространение местных террористических групп - вспомним "летучие боевые отряды" эсеров или "боевые дружины" социал-демократов.  В-четвертых, политические деятели, неизбежно ведущие публичный образ жизни, остаются достаточно уязвимыми для террористов, как и сто лет назад. Это в  равной степени относится к "деспотам" и лидерам демократической ориентации. Охрана не смогла предотвратить очередного покушения на Александра II, хотя всем было известно, что на него ведется настоящая "охота". В начале века столь же бессильной оказалась охранка перед эсеровскими террористами, методично уничтожавшими министров и губернаторов. "Успехи" же современных террористов хорошо известны. В-пятых, трудно оспорить слова Морозова о "бесконечной человеческой изобретательности", дающей террористам преимущество в оружии. "Прогресс" и здесь налицо. От револьверов Каракозова и Соловьева и кинжала Кравчинского к "кибальчичевским бомбам" и динамитным мастерским эсеров и большевиков - таков путь развития террористической практики уже в конце XIX - первом десятилетии ХХ веков.

Любопытно, что эсеры, исчерпав, как им казалось, возможности 'традиционных' террористических методов, в 1908-1910 гг. финансировали работы по созданию аэроплана, при помощи которого планировали атаковать Царскосельский дворец или Петергоф. В 1909 г. Б.В. Савинков рассматривал представленный ему проект миниатюрной подводной лодки, предназначенной для установки стокилограммовых мин, прикрепляемых к днищу корабля (речь шла, по-видимому, о царской яхте). Проекты были чересчур дорогостоящими, да и вряд ли технически осуществимыми, но ход мысли террористов достаточно симптоматичен. Савинков с гордостью говорил В.Н. Фигнер, что последнее слово науки будет отдано в руки партии на дело революции. В.М. Чернов на V Совете партии в 1909 г. говорил о необходимости использования достижений науки в деле террора и указывал на достижения военно-инженерной мысли, ведущей уже борьбу 'в воздухе и под водой' . Современные террористы перешли к использованию пластиковой взрывчатки и радиоуправляемых ракет.

Морозов мечтал, чтобы террористические идеи укоренились среди революционеров разных национальностей. "Мы знаем, - писал он, - какое сильное влияние оказывают идеи на человечество. В глубокой древности они создали христианство и с костров и крестов проповедовали миру близкое освобождение. В мрачное затишье средних веков они произвели крестовые походы и много лет влекли народы в сухие и бесплодные равнины Палестины. В последнее столетие они вызвали революционное и социалистическое движения и облили поля Европы и Америки кровью новых борцов за освобождение человечества: Идея террористической борьбы, где небольшая горсть людей является выразительницей борьбы целого народа и торжествует над миллионами людей такова, - что раз выясненная людям и доказанная на практике, не может уже заглохнуть".

Идея не заглохла. А брошюру Морозова почти сто лет спустя после ее публикации перевели на английский и выпустили двумя различными изданиями, пытаясь понять, где же идейные корни той террористической напасти, которая обрушилась на Запад в 1970-е годы. Теперь наша очередь.

 

Совет по международным исследованиям и обменам.